- Vous saviez qu'elle avait disparu ?

Pour la première fois, depuis deux mois qu'il travaillait, il avait eu envie de prendre un verre en solitaire, dans un bar, avant de rentrer à la maison. Il était très agréable de faire le jeune homme, l'homme libre quand quelqu'un que l'on aimait, dont on était sûr, vous attendait quelque part. Les cafés de Paris étaient des gouffres pour les hommes seuls, mais des tremplins pour les amants heureux. Il prit même le temps de faire quelques compliments à la barmaid, de feuilleter le journal du soir. Il ne se demandait pas pourquoi il ne rentrait pas immédiatement, il était simplement reconnaissant à Nathalie de faire de ce délai idiot qu'il s'imposait avant de la retrouver une image heureuse et comblée d'avance de sa liberté. On n'était jamais libre que par rapport à quelqu'un. Et quand c'était dans le bonheur, comme lui, c'était la plus grande liberté du monde. Il avait beaucoup travaillé ce jour-là et, le soir, il devait dîner avec Fairmont, Jean et Nathalie. On ignorait encore si Fairmont viendrait avec sa femme. Il était probable que non dans la mesure où lui et Jean viendraient avec leurs maîtresses respectives. Il devait rentrer d'urgence et se changer Or, il éprouvait un sentiment d'insouciance, de nonchalance dans ce bar, difficile à secouer. Quand il arriverait, Nathalie serait là, sans doute, légèrement exténuée par cette découverte incessante qu'elle faisait de Paris, de ses musées, de ses quartiers, avec une passion tous les jours renouvelée et qui le laissait chaque fois un peu sceptique. Elle connaissait à présent des rues, des cafés, des galeries de peinture dont il n'avait jamais entendu parler et il se demandait avec un mélange d'inquiétude et de hâte quand elle en aurait fini avec cette ville. Que ferait-elle alors? Ils dînaient dehors tous les soirs, ils allaient parfois au Club où chaque fois, retranchée dans un détachement complet vis-à-vis des gens amusants qu'il lui présentait et une affection à la russe pour Nicolas, elle se consacrait à ce dernier et à lui-même. Il s'apercevait d'ailleurs avec étonnement que ce gros benêt de Nicolas avait beaucoup lu, qu'il était assez fin, relativement à jeun, et qu'il tombait amoureux de Nathalie à vue d'œil. Finalement c'était assez amusant: au lieu de parler des mœurs d'un acteur à la mode, on parlait de celles d'un héros de Zola et bien qu'il ne risquât pas d'y avoir là la moindre nouveauté, il apprenait quand même pas mal de choses. Nathalie déclarait ensuite avec violence qu'il était effectivement honteux que Nicolas n'ait pas trouvé un producteur assez intelligent pour lui confier trois cents millions, qu'il était merveilleux que ce garçon ne soit pas plus aigri et il la laissait dire, plutôt charmé, ne voulant pas lui expliquer que Nicolas était fainéant comme une chenille, de notoriété publique, alcoolique à mort après six cures sans succès, et impuissant depuis dix ans, dans tous les sens du terme. Jean les rejoignait parfois avec sa bovine de Marthe, visiblement épouvantée par Nathalie et ses discours comme par une inconvenance: pour elle, les femmes devaient écouter et se taire. Et parfois, il y avait dans le regard de Jean une expression d'agacement un peu semblable. Mais Gilles savait pourquoi: depuis quinze ans, ils parlaient ensemble par-dessus la tête de jeunes femmes soumises et désirables: qu'il y en ait tout à coup une entre eux deux, à la fois désirable et vivante, ne pouvait provoquer chez lui que de la jalousie. Une de ces jalousies amicales qui sont souvent les pires. Mais Gilles, débonnaire, assez fier, écoutait Nathalie interroger, répliquer, répondre parfois durement, sans jamais broncher. Dans une heure ou deux, elle serait à lui, soumise comme elle ne le serait jamais autrement et cela lui suffisait amplement. Cette Minerve se transformerait vite en amoureuse, il le savait. Et si elle n'avait pas encore adopté les pyjamas ou les bottes des chasseresses du Club, sa tête fière, ses yeux verts, l'espèce de violence contenue dans son corps faisaient disparaître aussitôt la petite robe noire et les colliers désuets auxquels elle s'accrochait. Il y avait au contraire pour Gilles une sorte d'excitation erotique à regarder, à écouter cette jeune femme un peu démodée parler de Balzac avec passion, cette jeune femme qui disait «vous» à tous ces joyeux noctambules potiniers et familiers, cette jeune femme dont il savait qu'elle serait nue, et plus libre sans doute en amour que n'importe laquelle de ces jeunes femmes «dans le vent», dans quelques heures. D'ailleurs quelques regards éloquents des rares hommes vraiment à femmes du Club l'avaient renseigné: il était envié!

Впервые за два месяца работы в новой должности Жилю захотелось выпить в одиночку стакан вина в каком-нибудь баре, перед тем как вернуться домой. Право же, приятно вообразить себя молодым человеком, и к тому же свободным, зная, что тебя любит женщина, в которой ты уверен, которая где-то ждет тебя. Парижские кафе - это бездны для одиноких неудачников, а для счастливых любовников они – трамплины. Жиль отнюдь не спешил, даже нашел время поболтать с барменшей и просмотреть вечерние газеты. Он не задавался вопросом, почему не сразу идет домой,– он просто был признателен Натали за то, что благодаря ей эта нелепая нарочитая задержка в пути была как бы счастливым и многозначительным образом свободы. Ведь человек бывает свободен только соотносительно с кем-то. И если это чувство он испытывал в дни счастья, то такая свобода - наиприятнейшая в мире. В тот день Жиль хорошо поработал, вечером предстоял ужин в ресторане, на который Фермон пригласил их с Натали и Жана с Мартой. Еще неизвестно, пожалует ли на обед жена Фермона. Весьма вероятно, что нет, поскольку Жан и Жиль приглашены были с любовницами. Жилю следовало поторапливаться, надо еще заехать домой переодеться. Однако в этом баре он испытывал сейчас такое приятное чувство беззаботности, что хотелось его продлить. Натали, несомненно, уже вернулась, немного усталая от непрестанных походов, в которых она с неохладевающей страстью открывала для себя Париж, его музеи, старинные кварталы, к чему Жиль относился скептически. Она знала теперь такие улицы, кафе, картинные галереи, о которых он никогда и не слыхал, и он уже не без тревоги задавал себе вопрос, когда же она кончит свое изучение города. И что она тогда будет делать? Каждый вечер они ужинали в ресторане, случалось, ходили в клуб, но там Натали выказывала полное равнодушие к «интересным людям», с которыми он ее знакомил, делая исключение только для Никола – к нему она относилась как-то по-русски жалостливо. Впрочем, Жиль с удивлением заметил, что этот жирный болван Никола оказался человеком весьма начитанным, что он неглуп и высказывает довольно тонкие суждения, когда более или менее трезв, и что он прямо на глазах все больше влюбляется в Натали. В конце концов получалось довольно забавно: вместо того чтобы сплетничать о нравах модного актера, говорили о нравах персонажей Золя, и, хотя Жиль не надеялся услышать тут ничего нового, все же он кое-что узнавал. Натали страстно возмущалась тем позорным обстоятельством, что Никола не может найти проницательного продюсера, который рискнул бы для него тремястами миллионов франков: просто чудо, что такой талантливый человек не озлобился из-за этого. Жилю, покоренному простодушием Натали, не хотелось объяснять ей, что Никола, как это всем известно,– заядлый лодырь, безнадежный алкоголик, безуспешно прошедший шесть курсов лечения, и что он уже десять лет полный импотент во всех смыслах этого слова. Иногда к ним присоединялся Жан со своей волоокой Мартой, явно пугавшейся, будто неприличия, и самой Натали, и ее разговоров: по мнению Марты, женщине положено только слушать и молчать. Да и в глазах Жана появлялась досада – по-видимому, он тоже был недоволен. Но Жиль знал, откуда шло это недовольство: пятнадцать лет они с Жаном разговаривали через головы покорных пленительных женщин, и то, что между ними вдруг появилась женщина не только пленительная, но и с живым умом, могло вызвать у него только ревность. А такая ее разновидность, как дружеская ревность, пожалуй, страшнее любой другой. Но Жиль благодушно и даже с некоторой гордостью слушал, как Натали задает вопросы, подает реплики, возражает иной раз резко,– хотя и не теряет спокойствия. Через час, через два она будет принадлежать ему, покорная, любящая, и так будет всегда, и этого ему более чем достаточно. Он знал, что еще немного – и Минерва превратится в пылкую любовницу. Конечно, она еще не носит экстравагантных пижам и высоких сапожек, как Дианы-охотницы из их клуба, но ее гордая головка, ее зеленые глаза, какая-то сдержанная страсть во всем облике заставляли забыть и ее простенькое черное платье, и вышедшие из моды ожерелья, с которыми она упорно не желала расставаться. Жиль даже испытывал какое-то эротическое волнение, слушая, как эта молодая и в чем-то чуть старомодная женщина темпераментно рассуждает о Бальзаке, как эта благовоспитанная дама, говорившая «вы» всем этим веселым полуночникам, беззастенчивым сплетникам, сегодня же, через несколько часов, будет лежать в его объятиях, нагая и, несомненно, более смелая в любви, чем любая из этих ультрасовременных девиц. К тому же по красноречивым взглядам некоторых посетителей клуба, настоящих мужчин, он сделал открытие: эти типы, понимающие толк в женщинах, явно завидовали ему.

- Vous saviez qu'elle avait disparu ?? - traduction vers russe

Définition

Wikipédia